|
EROHOST.COM
|
Изнасилование в
Нанкине
Сегодня, когда мне перевалило за 70 и я могу спокойно вспоминать, оценивать и
судить всю мою необычайную жизнь, я твердо знаю: ничто в этой жизни не было
прекраснее, чем мягкий, скользкий от слюны язык и твердое небо Цзяо Мэйлин,
между которыми судорожными движениями скользил мои член в тот зимний день 1938
года в Нанкине, только что захваченном японцами. Я несчетное число раз пытался
потом вернуть это ощущение в борделях или постелях подруг - и они ведь искренне
пытались подыграть мне - и все было так похоже - но никогда больше не испытывал
эту пьянящую смесь страха смерти и восторга жизни. И если я и сожалею о чем-то
из сделанного мною в тот день, то лишь об одном - все было слишком
быстро.
ТОРГОВЕЦ боится войны, но все больше
оттого, что она разоряет банки и срывает контракты. Мои контракты были с
чиновниками националистического правительства Чан Кайши, и оно выполняло их - за
взятки и потому, что шла война, и мои поставки из Америки и Австралии были им
нужны. К тому времени мы, дети первой волны харбинской эмиграции, уже
чувствовали себя как дома на всем Тихом океане, так что работалось хорошо - даже
мне, юноше неполных 30 лет, без опыта в Китае, который приходит там лишь с
десятилетиями работы. Но так или иначе, война шла плохо, японцы после вялых и
бездарных попыток генералиссимуса защищаться захватили Шанхай, и все мы понимали
что дальше - очередь нынешней столицы, Нанкина, где я и сидел, понимая, что в
такой ситуации торговля моя кончена.
12 дней среди грохота бомбежек
приучили меня к тупому спокойствию. Бомбы были японские, падали они на китайские
дома, я был ни при чем и терпеливо дожидался спасения, обещанного мне бывшим
каппелевским ротмистром Бурковым, другом моего отца, а ныне - деловым моим
партнером. Я. впрочем, уже понимал, что надо было как-то присоединиться к
правительственному каравану, оставлявшему Нанкин 30 ноября, и не ждать Буркова,
который мог десять раз погибнуть за эти дни. Но, черт возьми, я был очень молод,
нервы мои за годы коммерции в Китае стали стальными, еда в Нанкине, как ни
странно, была – и я проводил день за днем в гостинице.
Так шло до того
дня, когда вдруг бомбежка не стихла, и я только было успокоился, как вдруг
передо мной возник мой старый друг и партнер Цзяо Ишань, буквально взял меня за
руку и-с маленьким рюкзачком самого необходимого и с карманами, набитыми
бумагами - не поволок через несколько кварталов к себе домой.
Цзяо Ишань
был европеизированным китайцем, то есть ходил в костюме-тройке, носил очки,
курил сигары и иногда выводил в свет свою дочь Цзяо Мэйлин, которая была
чертовски хороша, с длинными черными волосами, завитыми по-европейски, под
"перманент", накрашенными губами и глазами, в юбках и блузках и прочем
вооружении западной леди. И естественно, у меня и мысли не было даже
засматриваться на дочь торгового партнера: я не верил в европеизацию до такой
степени. Правда, я танцевал с ней, и даже размышлял, как выглядит ее грудь -
видимо, с очень коричневыми сосками, как у всех китаянок.
По дороге
через взбудораженные улицы я понял, что происходит. Редко доносились
беспорядочные выстрелы. За квартал от гостиницы я, обернувшись, увидел, что туда
входит цепочка приземистых людей в хаки, с несуразно большими винтовками и
странных мягких каскетках-кепках. Японцы, значит, были уже в городе. И добрый
старина Цзяо пытался меня укрыть дома.
Но не смог. Уже после того, как
он буквально втолкнул меня через перегороженный слюдяным экраном вход, и мы
поднялись на второй этаж, в прихожей раздались голоса, заставившие старину Цзяо
посереть. Он, однако, успел еще извиниться передо мной за свою ошибку, втолкнуть
меня в резной шкаф лакового дерева, закрыть дверцы - и с тех пор запах этого
дерева, пыли рукописей и еще чего-то душного, китайского неизменно, даже сейчас,
возбуждает меня до нытья в пояснице. Дело в том, что уже через несколько минут
именно сюда, в кабинет Цзяо, целый отряд японцев буквально внёс под руки Цзяо
Мэйлин. За ними шли, как потерянные, сам Цзяо, две служанки его дочери, старый
слуга Вэнь и кто-то еще. Причем не было никаких сомнений насчет того, что сейчас
произойдет.
Я чувствовал кислый, резкий запах от стоявшего прямо перед
дверцами японского солдата - какое счастье, что стоял он спиной, иначе,
повернувшись, мог увидеть на расстоянии полуметра мои глаза за резьбой.
Маленький, просто крошечный крабовидный офицер проговорил каким-то поющим лаем
несколько команд, один из его солдат на китайский, и тут возникла краткая
заминка. Вэнь, слуга Цзяо. Такой же серый, как и сам, стоявший рядом Цзяо,
сделал шаг вперед и замер, замолчал - nayза становилось нестерпимой – и вдруг с
высоким криком бросился ни офицера, закрыв при этом глаза. Никогда не забуду
влажный хруст штыка, входящий в грудную кость. Вэнь скрючился, будто близоруко
рассматривая штык у себя в груди, и упал только, когда японец отдернул штык
обратно.
После этого вся последующая сцена прошла абсолютно статично:
не шевелился без команды никто, кроме японцев, но и они как-то как заведенные, и
в основном по команде. В полной тишине снова раздался голося японца, не очень
уверенно говорившего что-то по-китайски, и тут уже никто не возражал: служанки
принялись снимать с Мэйлин халат, под которым были только странная теплая кофта
с высоким воротом и светлые розоватые панталоны до колен.
Кофту стащили
вверх, открыв маленькие и чуть мягковатые груди, штаны скатали вниз и заставили
Мэйлин переступить через них; меня поразила густота черных волос на ее лобке,
коротковатые - и толстоватые, как, впрочем, у всех азиатских женщин, ноги -
подгибающиеся, с судорожно подрагивающей плотью на внутренней стороне бедер.
Служанки сами подвели ее к низкому столу в центре комнаты и, шепча что-то,
помогли ей лечь на него. Я наблюдал из-за резьбы своего шкафа: Мэйлин подняла
голову, оглядывая стоявших вокруг нее, потом подвинулась, чуть пошевелив
бедрами, попыталась привстать. Колени ее от этого движения чуть раздвинулись, и
это как бы привело сцену в движение.
Повинуясь лающей команде офицера,
два японских солдата взялись за ноги Мэйлин под коленями, согнули и приподняли
их. Мне показалось, что ноги ее раздвигают прямо перед моими глазами - таково
было положение шкафа; я видел темные складки ее кожи пониже черных волос, видел
анальное отверстие, все, до мелочей.
Все ждали чего-то. Офицер будет
первым, дошло до меня. Но тут произошла маленькая заминка. Остановившись прямо
перед раздвинутыми ногами Мэйлин, офицер вдруг замялся, возникла неловкая пауза.
Видимо, уже все понимали, что происходит - он никак не мог растормозиться, то
есть попросту ничего не хотел, и "терял лицо " перед подчиненными. Пауза стала
совсем неловкой - но офицер вышел из положения хорошо. Он обвел взглядом солдат,
затем медленно поднял руку, указывая на одного их них. Он отдавал право первого
лучшему солдату!
У того проблем не возникло. Он подошел к Мэйлин,
оказавшись почти прямо спиной ко мне (немного под углом). Нагнулся над ней,
уперевшись руками в коленки. Рукой пошевелил, раздвигая, ее густые черные
волосы, большой палец его ушел вглубь (Мэйлин не издала ни звука). Потом, чуть
приспустив штаны, он взялся короткими пальцами за ее раздвинутые ноги, так что
пальцы впились в тело, сделал еще полшажка вперед, застыл в этой позе. Я видел
только его безволосый солдатский зад между гимнастеркой и чуть спущенными
штанами. Затем на мгновение замершие прямо у меня перед глазами его ягодицы чуть
сжались, и несколько японцев издали хором что-то вроде "хай". Ягодицы вернулись
в прежнее положение и сжались опять, и опять. Руками он раза два подтаскивал
Мэйлин поближе к себе, ему помогали два державших ее под коленками товарища.
Потом движения японца стали похожи на какой-то качающийся танец на полусогнутых
коленках - быстрее и быстрее, пока не стали судорожными, и вот он последним
качанием буквально вжался в китаянку, чуть откинувшись назад. “Хай”, -
пошелестели все.
Офицер, стоявший совсем рядом, смотрел на эту сцену,
иногда тихо шипя сквозь зубы, и пару раз чуть не нагибался вниз, к животу
Мэйлин. Видимо, этой сцены ему оказалось достаточно, чтобы прийти в нужное
состояние. Первый солдат уже отошел и сменил одного из державших ее за ноги.
0фицер взялся за свой ремень - и вдруг обошел сбоку одного из своих солдат,
перекинув ногу через тело Мэйлин. У меня даже возникло впечатление, что он хочет
сесть ей на грудь. К этому моменту я уже видел сцену под небольшим углом:
видимо, Мэйлин чуть повернули японцы, или она слабо попыталась сопротивляться.
Офицер с расстегнутыми штанами и торчащим из них, как небольшой рожок, членом,
взял Мэйлин за уши и рывком поднял ее голову, посадив ее так, что член его чуть
ли не уперся ей в глаз.
Пауза длилась несколько секунд. Потом Мэйлин, не
сводя с члена глаз, приоткрыла рот. Офицер мотнул головой, высунув зачем-то
язык. Мэйлин без выражения смотрела на него - и японец взял ее язык пальцами,
буквально выложив его ей на нижние зубы. . После чего положил на него головку
члена - и вдруг с каким-то ревом вогнал его к ней в глотку, а потом начал,
оставаясь сам неподвижным, буквально насаживать голову Мэйлин резкими движениями
на свой член, держа ее за уши.
Затаили дыхание все, и прежде всего
японцы. Офицер рисковал страшно. Мэйлин стоило только сжать резко зубы... мало
ли китаянок было убито в этот день за меньшие провинности, и мало ли добровольно
пошли на смерть. Но, видимо, самурай хотел показать своим солдатам, что такое
настоящий мужчина.
Она начала задыхаться, давиться, но вдруг офицер
издал угрожающий звук и задергался мелко, буквально целиком войдя в ее глотку
так, что губы Мэйлин коснулись его редких черных волосков на лобке, а глаза
стали круглыми от ужаса - а потом резко, все так же за уши. отдернул ее голову,
уронив последнюю каплю спермы ей на веко глаза.
На японских лицах
нарисовался полный восторг, раздались восклицания. Офицер, видимо, сильно вырос
в глазах своего маленького отряда. Следующий - коренастый солдатик - тем
временем уже подходил к раскинутым ногам китаянки, держа член двумя руками. И
тут случилось нечто неожиданное - он не дошел, белая жидкость брызнула у него
между пальцев, и с криком "ай-я" он попытался успеть добежать до тела Мэйлин и
влить в него хотя бы последнюю каплю, просунуть слабеющий член внутрь хотя бы с
помощью пальцев. Провозившись так минуту другую, он с досадливым шипением встал,
пихнул свою неподвижно лежавшую жертву высоким зашнурованными ботинком в бок и
отошел, опустив голову. На его место сразу же встал следующий, он зачем-то
стоял, раздвинув ноги, и я вновь увидел небольшой член, исчезающий в уже мокрых
складках кожи между ее ног, a затем опять движение ритмично сжимающихся и
разжимающихся ягодиц.
Уже после третьего-четвертого солдата со мной
случилось нечто весьма опасное -я буквально обезумел, стоя в своем пахнущем
сандалом шкафу и наблюдая всю эту сцену сквозь резные его створки. Я хотел
оказаться там, среди японцев, попасть в очередь пристраивавшихся к раздвинутым
ногам моей былой танцевальной партнерши, растолкать солдат в этих странных
высоких каскетках и упасть на Мэйлин, сдергивая на ходу штаны; прoсто выбежать
из шкафа и не добежать до Мэйлин, почувствовав, как расплывается изнутри мокрое
пятно, более того, в какой-то момент я почти сделал это – и удержался чудом,
сжав зубы.
Я чуть не падал в обморок, в моей голове мелькали обрывки
бешеных мыслей - вплоть до того чтобы взять в рот член японского офицера и
начать яростно глотать его, захлебываясь спермой. Но вообще-то всерьез я мечтал
только об одном - иметь возможность... ну. хоть пошевелить рукой, поднести ее к
тому месту, где уже несколько минут пульсирующий член натягивал жесткую ткань
моих военных бриджей с клапанообразной застежкой на крупных пуговицах. Но я
боялся даже шевельнуть бедрами вперед-назад: я согласился бы на пулю, чтобы
прекратилась эта пытка, но не на штык в грудь, его я ощущал слишком реально. Я
даже как-то не заметил, что японцы, подчиняясь резкой команде офицера, уже
гуськом уходили из комнаты, покончив со своими забавами. Из дома они не взяли
ничего.
С минуту стояла полная тишина. Потом я медленно открыл дверцу
шкафа и сделал два деревянных шага в комнату. Дальше произошло нечто невероятное
и поразительное. Цзяо, указывая на меня, проговорил что-то высоким возбуждённым
голосом. Мэйлин приподняла голову и посмотрела на меня, не выражая никакого
удивления при моем виде, снова уронила голову, и тут служанки взяли меня под
руки и начали мягко подталкивать к ее ложу, еще залитому беловатыми лужицами,
причем одна из них пыталась на ходу расстегнуть мои бриджи.
Я шел как
автомат, маленькими шажками, почему-то леденея от страха – но в тот момент,
когда руки то ли Сун, то ли Яо наконец высвободили мой многострадальный член
из-под клапанов и пуговиц - и когда я увидел, каких размеров он достиг в
заключении - страх и вообще все чувства прошли, кроме одного.
Я с
нарастающим восторгом понимал, что действительно оказался на том же месте, что и
японский офицер, в той же ситуации - и уже точно знал, что надо делать. Как и
он, я перешагнул через грудь Мэйлин одной ногой и поднял обеими руками ее
голову, поддерживая ее за затылок. Она слабо улыбнулась - она улыбнулась - и,
также как перед японским офицером, приоткрыла рот, чуть высунув язык, и закрыла
глаза.
Но глаза ее резко открылись, когда я попытался осторожно
просунуть мой член хоть на 2-3 сантиметра в глубь ее рта. Габариты мои, видимо,
были совсем не те, что у приземистого японца. Она отодвинула голову, перевела
дыхание, потом обхватила меня руками за ягодицы (к этому моменту обе служанки
приспустили с них бриджи), широко раскрыла рот и буквально начала глотать меня,
сама повторяя то, что делал с ее головой японец. Рот ее был полон слюны, которая
начала течь из угла губ, она двигала головой все резче, и вот я ощутил концом
члена сначала твердое небо, потом мягкую глотку- и тут он задергался, выпуская
все новые и новые струи: в её глотку, на щеку, когда Мэйлин в испуге быстро
отдернула голову, на ее язык, когда она снова обняла мой член губами...
Кажется, я зашатался, готовый было упасть без сил, но Сун и Яо подхватили меня
под руки, а потом, пока я все ещё стоял, расставив ноги над лицом Мэйлин, они
начали вытирать мне член откуда-то взявшимися - просто чудо - полотенцами,
вымоченными в горячей воде; потом они провели этими же горячими полотенцами по
моим ягодицам. опустились ниже, к промежности - и этого мне оказалось
достаточно, чтобы член, не успев упасть, снова выгнулся дугой.
Тогда обе
служанки мягко, но настойчиво заставили меня сделать два шага назад, и я
оказался над животом и все еще раскинутыми, конвульсивно подергивавшимися иногда
ногами Мэйлин. Там, где от скользкой влаги мокро блестели ее курчавые волосы,
они также прошлись полотенцами, и я с изумлением услышал почти японское рычание:
этот звук издавал я сам.
Я чуть было не попал членом в маленькую ладонь
Сун или Яо, не успевшую убрать полотенце во время, и ткнулся им под наиболее
густой куст волос. Член буквально мгновенно провалился внутрь, в горячее и
абсолютно мокрое, скользкое и бездонное, скользя там без малейшего
сопротивления. Странный чавкающий звук привел меня в полное исступление, я до
сих пор не помню, сколько минут я, сжав ее мокрые ягодицы руками, пытался
сильными движениями достать до дна ее влагалища - и не мог. И тогда я как бы
случайно сделал так, чтобы член сначала несколько раз выскочил и вновь впрыгнул
внутрь, толкнувшись им при этом в промежность, еще и еще раз все ниже, а потом с
силой уперся им в анус. Все еще залитый японской спермой, он раскрылся буквально
мгновенно, потом непроизвольной судорогой сжал мой член, толкавшийся все глубже,
потом снова расслабился; Цзяо Мэйлин издала странный звук "ы-ы-ы-ы" и повыше
подняла ноги, подтянув колени к плечам, и в несколько движений я кончил
снова.
По-моему, после этого я упал в обморок или на мгновение заснул,
потому что дальше я помню себя на твердой резной скамье в углу, уже с
застегнутыми кем-то бриджами, и ощущаю горячее полотенце (надеюсь, не тоже
самое) у себя на лбу. Затем слуга моего друга Цзяо осторожно повел меня обратно,
в гостиницу, где -в отсутствие японцев -мы забрали мои чемоданы, перенесли его
во флигель той же гостиницы в глубине двора, а через два дня... впрочем, что
долго рассказывать - как бы ни странны были мои скитания, сегодня я жив и смотрю
из окна своего дома на огоньки в море у Сан-Франциско.
Но до сих пор я
не знаю, что произошло со мной в доме старины Цзяо, как объяснить его странное
поведение. Еще когда я выбирался из Китая, а потом в Индии и еще здесь, в
Америке, осторожно заводил я разговор с так называемыми синологами - по-нашему,
китаистами, неся им околесицу насчет "я слышал от одного знакомого". Двое
решительно сказали, что все это - пустые истории, и такого быть не могло. Один
предположил, что в городе (уезде, квартале), откуда родом была семья Цзяо,
существовала некая микрокультура, в которой насилие надо было смыть немедленным
добровольным актом - причем на глазах свидетелей. То есть моя благородная сперма
как бы смыла нечистую японскую – и в случае чего нежеланный ребенок мог бы быть
приписан мне, хоть и давно скрывшемуся. И в этом случае, кто знает, я даже спас
Мэйлин от самоубийства, вернув ей хоть кусочек чести. Но последний из синологов
со смехом опроверг слова предпоследнего, сказав, что для китайца белый человек
ничуть не лучше японца, хотя идея насчет насилия, смываемого добровольным
сексом, интересна, и не обыграть ли эту интересную ситуацию в борделе китайского
квартала. После этого я оставил надежды найти истину и лишь вспоминал, вспоминал
- короткопалые руки японского офицера, за уши снова и снова буквально
насаживавшие голову Мэйлин на свой член... солдат, чья сперма брызнула на пол, и
он, морщась, пытался влить куда-то в ее промежность хоть последние капли…
горячие полотенца, скользящие по моим ягодицам… Всю мою жизнь - и до сего дня,
несмотря на мои немалые лета – любое из этих воспоминаний превращало меня в
юношу, готового набрасываться на женщину с нова и снова, не зная устали
Прислать рассказ
|
|
